ВЫДЕРЖАЛИ  ПЛЕЧИ  МОЛОДЫЕ

 

Далекий путь до меня проделал один из номеров газеты «Волховские огни». Прочитала все от буковки до буковки. Таким родным повеяло, ведь волховская земля – моя родина. После много размышляла, вспоминала. И решила, что и мне, может быть, стоит поделиться с земляками тем, что знаю о людях, с которыми жила и работала в Волхове в трудные военные годы.

Каким далеким и светлым вспоминается детство, прошедшее на берегу реки в поселке Волхов. Три лучших кирпичных дома бывших петербургских богачей были заняты в поселке под школы, где учились дети со многих окрестных деревень.

До сего времени осталась в душе любовь к своей любимой первой учительнице Любови Николаевне Баландиной. Были и другие прекрасные учителя – Кронов, Сатина, Чертовской, Андронов и другие. Еще хочется вспомнить о нашей пионервожатой. Это Ольга Николаевна Бондарчук, мы ее звали Лелей. Какая она была заводила, сколько интересных дел проводили ребята под ее руководством!

Все наши юные мечты рухнули в июне 1941 года. Мне и моим сверстникам было тогда по семнадцать лет.

Вскоре в д. Свинкино организовали курсы медсестер, и многие девушки – Анна Захарова, Маруся Жгарева и другие пошли на эти курсы, а потом на фронт. Принимали только с 18 лет, и я не сумела добиться своего.

Пошла работать на лесозавод, а когда его эвакуировали, нашла работу в овощехранилище левобережного Волхова. Много деревенских девочек работало на засолке капусты.

В ноябре нас отправили с работы домой, а красноармейцы подсказали, чтоб мы шли в блиндажи. И вот 9 ноября настал страшный день. Вечером кто-то крикнул: «Немцы!» Даже когда фашисты стали выгонять нас из блиндажей, все было как во сне, все не верилось, что на нашей мирной земле хозяйничает враг.

Поселок горел. Люди метались. Мы укрылись на ночь в подвале школы, но и оттуда нас выгнали. Больно было видеть, что в своей родной деревне люди не могут найти пристанища. И все же надо куда-то было голову приклонить тем, у кого не осталось крова. Тем более, что оставались в деревне женщины, старики и дети. Много было подростков. Семьи Киселевых, Мяэот, Большаковых, наша – Макаровых и другие поселились в домах учителей.

Всех жителей враги собрали на стадионе, где была сооружена трибуна, а на ней пулемет, направленный на нас. Фашисты объявили, что нельзя ходить из деревни в деревню, выходить из дома после 18 часов. За нарушение таких порядков и за связь с партизанами – расстрел.

Как жить? Чем кормиться? И вот узнаем, что прорвался наш танк и около деревни Жупкино в упор расстрелял большой обоз врага, убито несколько коней. Решили мы с Лизой Мяэот попытать счастья. Взяли пилы и отправились в Жупкино, а это от нас пять километров. С трудом отпилили куски мерзлой конины. Санки тяжелые, снегу много, бежали и плакали, боялись, что нас встретят в лесу после означенного срока, а тогда расстрел. Удалось дойти до дома благополучно, и конина нас спасла потом.

Страшные дни оккупации тянулись медленно, но мы верили, что наши придут. И вот такое время пришло. В середине декабря услышали канонаду, правда, со стороны Чудова, а не Волховстроя, как ожидали. А через день или два население стали сгонять в три дома. Были люди и с других деревень. Фашисты битком набили дома и заколотили двери досками. Не давали подходить к окнам – сразу автоматная очередь. Так мы сидели сутки. И все же мы видели весь ужас: как взрывали каменные дома, как поджигали деревянные.

Наши дома, набитые народом, должны были взорвать: мы видели шнуры, подведенные к дому. И вот днем 18 декабря в поселке остались одни каратели на трех мотоциклах.

Как там было, не помню, но вдруг все услышали крик: «Партизаны, партизаны!» Говорят, это кричали наши ребята, чтобы спугнуть карателей. Затарахтели мотоциклы, и немцы удрали. Шура Большаков (слышала, что он сейчас плавает на Ладоге) выскочил через навес над крыльцом, за ним другие ребята, и стали они расколачивать двери. Побежали люди кто куда, и удивительно, что никто не подорвался на минах, хотя их было полно. Стали потом ребята их разминировать, а мы, девчата, каждую несли на реку и опускали в прорубь. Зачем это делали? Наверно, хотели убрать с глаз это страшное зло.

Повесили женщины красный флаг на дом, чтоб было видно, а сделали его из детского одеяла. Стали ждать наших. Многие тут же уснули, так как несколько дней люди не смыкали глаз, были в страшном напряжении.

19  декабря где-то около четырех часов дня раздались в деревне возгласы: «Наши идут! Наши!» Что тут началось! Все бросились в сторону д. Вельцы. Возле школы росли три высокие ели. Немцы спилили их и сделали на дороге завал. Мы перелезли через него – и дальше. А там, видим, красноармейцы идут. Кричат: «Не ходите – мины!». И действительно, потом на этих завалах подорвались двое. И мы удивлялись, что такая масса народа до этого пробежала здесь, а мины молчали.

Потом была большая радость. Оказалось, что освобождал поселок и наш отец А. Макаров, который воевал в 3-й гвардейской дивизии, в 66-ом стрелковом полку. Он заскочил домой, и потом вывез нас в д. Халтурино. Волхов не узнать: пустой, народу мало, весь разбитый.

С подругами Лидой и Марусей Степановыми ходили на снегоборьбу, чистили железнодорожные пути. А в феврале 1942 уже работали в транспортном цехе алюминиевого завода. Там работал и мой брат Юрий Макаров 1926 года рождения. Осенью во время бомбежки взрывной волной перевернуло его мотовоз. Юра долго пролежал в ледяной воде без сознания, простудился и умер от воспаления легких. Когда брат работал, дома мы его почти не видели, на заводе был по 12 часов, да еще немало времени отдавал гражданской обороне.

Первого апреля 1942 года с группой девушек меня направили на станцию Жихарево. Из тех, кто был со мной, помню Нину Ваганову, Веру Удалову. Оказалось, нас мобилизовали на Назиевские торфоразработки. Потом пошли разговоры, что нужны стрелочницы, и я стала проситься туда. Сначала не хотели брать из-за возраста, но потом все же взяли, подучили немного и поставили работать.

Не из легких оказалась новая работа. Вот вспоминаю такой случай. Предупредили, что идет состав с боеприпасами и дорогой его разбили, нужно срочно развести вагоны. Я должна была встать на подножку паровоза и ездить переводить стрелки, пока горящие вагоны не рассоединили. До чего страшно было: патроны рвутся, вагоны в огне, а нужно подъехать к самому горящему вагону.

В ноябре я уже работала в спецстроительстве, контора которого находилась в маленьком домике на Кировском проспекте. В основном велись восстановительные работы на ГЭС. Меня определили в мехмонтаж, начальником которого был Иван Васильевич Никифоров, а мастером в литейном цехе – Я. А. Баранов, уже пожилой человек с больными ногами. Тогда мы многого не понимали, а позднее, вспоминая прожитое, я удивлялась, откуда у этого человека в такое суровое время было столько доброты для людей.

Каждого, кто приходил на работу, Яков Антонович ставил вначале шишельником, потом на формовку и т.д., постепенно утяжеляя работу. Ведь фактически он работал с подростками. Ну, я пришла в 18 лет, а были и такие, которым было 12, как Мише Симанову, или 11, как Мише Никифорову. Ему ставили подставку из опок. Формовщицей у нас работала его сестра, Нюра Никифорова, на руках у которой оставались брат и сестра.

Мы отливали детали для ГЭС, втулки для нужд фронта, кронштейны для мастерских. Это все чугун, а плавки мы вели на каких-то огарках, которые сами же и собирали около железной дороги, на территории завода.

А однажды вот что надумал наш мастер. Он усмотрел, что в электролизных ваннах есть остатки алюминия. Так вот мы ходили и отколупывали этот алюминий, плавили и отливали ложки и миски. Приезжали военные и забирали этот ширпотреб.

Со мной на формовке работали также Женя Фадеева, тетя Надя Лобашкова, Зоя Мушенкова. Вагранщиками были Петя Смирнов и Леня Осипов. Потом Петю призвали в армию, и я стала вагранщицей с Леней, сначала на заливке и подготовке вагранки. А когда и Леню взяли в армию, мне в помощники дали Мишу Симанова. Так вот и менялись ребята у вагранки: одни подрастали и уходили на фронт, другие, помоложе, занимали их рабочие места в цехе.

Как сейчас помню, как пробила первую летку. Металл пошел в бок и, естественно, брызги – в разные стороны. Я бросила ломик – и бежать. Яков Антонович кричит: «Бери пробку, бери шишку – закрывай!» Закрывать пришлось ему. А мы на ошибках учились. Потом все наладилось, и стала я заправским вагранщиком.

К трудностям работы и жизни мы привыкли, а вот страшные бомбежки изматывали. Бывало, только подготовишь чугун к литью – воздушная тревога. Налетели стервятники. Все из цеха уходят в убежище, а нам с Мишей нельзя. Нужно выбить дно, выпустить металл и засыпать песком, иначе будет «козел». Страшно, но делали. Мне – 19, Мише – 13 лет.

У нас на заводе была крепкая комсомольская организация. Молодежь есть молодежь. Несмотря на многие трудности и тяготы войны, ходили на танцы в клуб 6-й ГЭС, в кино в заводоуправление, занимались в клубном хоре. Между собой народ был очень дружным, старались помочь друг другу.

В 1944 году мы уже совсем ожили, начали возвращаться из эвакуации жители города. В августе многим активистам завода предложили поехать на восстановление Нижне-Свирской ГЭС, которую освободили от врага. Новых трудностей мы не побоялись. Женя Фадеева, Нюра Никифорова, Маша Зуева, Христина и Аня Савины, Рита Макарова, Зоя Коротаева, Виктор Петерсон, Виктор Мохнатов, Виктор Блинов, Саша Шапкин, Сережа Сафронов, я и другие ребята отправились в путь. Группу возглавил Федор Георгиевич Афонин. Поехали навстречу новым трудностям, ведь за плечами у нас уже был опыт работы, дружбы, сплоченности. Но это была уже биография не волховской земли.

Надеюсь, что мои воспоминания будут близки многим, кто работал в Волхове в военные годы. Но пишу не только для них. Наши дети и внуки тоже должны знать страницы истории родной земли. Ведь не зря многие молодые рабочие награды Родины получили раньше, чем паспорта. Я тоже имею медали «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.».

 

С. Литвинова,

ветеран труда,

                                                                                     г. Новая Каховка,

Херсонская область

 

 

 * Волховские огни. – 1986. – № 63. – С. 3-4.