Будогощь, Приволховье (жители, природа, история и т.п.)

Писатель Г. А. Мурашев (по разрешению автора выложены некоторые книги; адрес для связи)

Гостевая книга (сначала только я вижу письмо, потом делаю его видимым всем, если автор не возражал)

Ф.Д. НЕФЕДОВ

ДЕВИЧНИК
(1868)

Настоящим городом глядит село Бубново. Еще где, верст за семь, в летнее время увидишь его высокие колокольни с уходящими в самое небо крестами и золотые главы церквей, которые сияют и блещут тысячами огней. “Ну, какое же это село?” —спрашиваешь себя невольно, с изумлением глядя на сверкающую впереди даль. “А это самое и есть Бубново, — отвечает ямщик, услыхавший вопрос седока. —Важное село, —продолжает ямщик:— как есть город! Одни главы на церквах чего стоят — вишь, ровно жар они горят! Вот что значит купечество-то: это всё они усердствуют! Благодетели!” Едешь дальше. Вот одна за другой стали показываться высокие трубы, забелелись церкви и колокольни, выглянули фабрики, заводы, и, наконец, перед глазами открылось все село.

На четырех-пяти верстах залегло село Бубново, состоящее из почерневших деревянных строений с тесовыми и соломенными крышами; из-за них кой-где выставляются каменные здания; отдельно, в виде маленьких городков, стоят красивые фабрики, такие высокие и приветливые, а над всем этим гордо высятся храмы божии, все в золоте, серебре и сиянии... Глаз перебегает с одного предмета на другой; чувства, одно другому противоположные, беспрестанно сменяются, и не заметишь, как тройка, под сильным влиянием ямщика, мечтающего о получении “па чаек”, вихрем внесет в село и ты очутишься среди широкой улицы, по которой движутся человеческие фигуры и со всех сторон бегут голодные собаки, с громким лаем накидываясь на лошадей. Тут уж вполне убедишься, что приехал в село Бубново, знаменитое своими мануфактурными изделиями и обширной торговлей. Видишь большой каменный дом, принадлежащий

341

фабриканту; рядом сним прилепилась крестьянская избенка, вся черная, точно в саже, и покачнувшись набок; там какая-нибудь фабрика; тут высовывается кабак, над гостеприимными дверями которого смиренная надпись гласит: “с печали и с огорченьев”, а там целый ряд ветхих крестьянских изб; потом опять каменные палаты и т. д.

Всем блеском, всею славою Бубново обязано местным купцам и фабрикантам. Благодаря капиталам, бубновское население, простирающееся до семнадцати тысяч мужского и женского пола, не включая сюда детей, получает ежедневно пропитание и возможность жить... Купцы.сознают это и говорят: “Мы благодетельствуем. Что бы стал делать рабочий народ, если бы не мы? Умер бы с голода! Опять нищих сколько: их тоже надо оделить... Ну, да наша добродетель не пропадет даром: господь нас не оставит ни в настоящей, ни в будущей жизни”. И бог не оставляет купцов. Богатство их с каждым годом растет, сами они не по дням, а по часам раздаются во все стороны и приобретают великую красоту лица, а о супругах их и говорить уж нечего: они положительно могут быть уподоблены тучным коровам фараона...

Нельзя, однако, ничего подобного сказать о народе, рабочих людях. Это всё бедняки, перебивающиеся изо дня в день, худые и тощие, как заморенные лошади; вид их так же убог и жалок, как и тех домишек, в которых они живут и переносят зимою стужу и голод. Но при всей гнетущей бедности рабочее население Бубнова увеличивается: каждый год то и знай плодятся ребятишки.

Неудивительно после этого, что в селе много молодого народу. А где есть молодой народ, там, хотя изредка, сквозь суровую пелену действительности пробьется наружу и светлый луч радости. Нужда могущественная, но и юность также могущественна. Что устоит против юности? Бодрая, здоровая, смело идет она навстречу нужде, завязывает с нею борьбу, выносит все удары и бьется до тех пор, пока не добьется у жизни того, чего хочет, или, истратив все силы в неравной борьбе, падает уничтоженною в прах... Юность везде одинакова, везде похожа на себя; она та же и в Бубнове.

Вот почему бубновская молодежь, несмотря на бедность и всякие неудобства жизненные, глядит прямо в лицо неприветливой судьбе своей и смеется, хохочет, когда другие плачут и скрежещут зубами.

Как только пройдет неделя трудовой жизни и наступает праздник, молодой народ спешит уж отдаться своим любимым удовольствиям и забавам. Больше всего молодежь любит девичники. Девичник поднимает на ноги все село. С вечера и вплоть до заутрени по селу ходят гуляки; раздается говор; смех и песня не смолкают во всю ночь, пока не окончится девичник и не разойдутся все по домам или прямо на фабрики.

Воскресенье. Зимний день пролетел незаметно; наступили сумерки. Купчихи, закрывши свои лица дорогими муфтами, начали разъезжаться с катанья по домам; купеческиесынки едут кто на стуколку, кто выпить и провести в свое удовольствие время, а кто и сам незнает куда — лишь бы только не домой да подальше от надзора родительского. Со всех улиц, которые за несколько минут до этого были оживлены праздничным людом, сидевшим и стоявшим за воротами домов, все поушли и забились в тепло; во всем селе настает какое-то затишье. Разве где еще только малые ребятенки, позабывши за своими веселыми играми родную печь, вдруг подадут голос.

Но вот мало-помалу зажигаются огни, начиная с высоких, каменных домов богачей и кончая низенькой избенкой мужика. За воротами, на дворе, подымаются говор и смех. Опять вырывается на улицу жизнь. Вот уж кто-то и песню заводит:

— Обменок! — раздается из-за песни сердитый девичий голос.

— Душечка! — отвечает ласковый, но уж не девичий голос...

— Ладно, душечка. Проваливай дальше!..

Новая песня покрывает оба голоса:

Песня еще стоит над улицей, а там слышны новые голоса.

—Да где девичник-от?

— У Анны Максимовой. Говорят, больно уж она много к себе девок созывала...

—Именинница, што ли, она, али так делает вечер?

— Надо полагать, так. Нонче ведь выгодно делать эти девичники: холостые по многу дарят.

— Ишь она какая! Поглядим, што у ней за девичник!
Парни, девки, молодые и пожилые бабы гурьбами несутся надевичник.

Перед одной избой, окна которой освещены ярче соседних, толпится народ; свет из окон так и бьет, так и разливается через всю улицу. Под ногами у взрослых шмыгают ребятишки гоняясь друг за другом и мимоходом задевая больших.

343

На подоконниках висят парни и девки. Слышны голоса и смех. Из калитки выходит закутанная женщина.

• Што, собрались, што ли, девки-то? — спрашивает у ней другая и тоже закутанная.
• Нет еще. Не ходи. Погодя лучше сходим, а теперетка и глядеть-то не на што, — отвечает первая.
• Врет она, тетушка!—кричит подбегающий к ним мальчуган и хватает одну за конец платья. — Поди!..
• Ах ты, оторва! — обижается та. — Велик ли, от брюха с перст, а туда же, за подол хватает!

• Ишь ты какая! — протягивает он плаксиво и бежит прочь, чтобы задать “киселя” одной девке, засмотревшейся в окно избы.
• Отябель! — вскрикивает девка.

Отябель, довольный успехом, ускользает в толпу; но при этом получает множество пинков и внушительных затрещин.

• Глянь-ка, Арина, и Домна косая тут сидит!—говорит одна зрительница у подоконника.
• Где, где? — спрашивает Ариша, торопливо протирая рукавом пальто запотевшее стекло.—Ах, и то, девонька, сидит! Ну-тка, ну-тка, узорочье глиняное! Уселась, да и сидит! Ведь и не стыдно с такой-то рожей на девичник ходить!
• Што ж вы, Арина Савельевна, надсмехаетесь над Домной Сидоровной, — находит нелишним присоединиться к разговору молодой фабричный, долго поглядывавший на подруг. — Домна Сидоровна как есть барышня настоящая сидит. Только, значит, у ней один глазок в Москву глядит, а другой в Арзамас; да эфто красы еще ей больше придает.
• Ах ты, скесов сын! — вскрикивает одобрительно девица и громко смеется. (Скес — дьявол, но низшего чина. - Прим. автора.)

У ворот избы, куда почти не достигает оконный свет, жмутся закутанные фигуры. Между ними идет сдержанный разговор.

• Увидим, кто станет приходить.
• Она беспременно придет: ее звали. Ну, ежели я увижу, што она с парнями будет лобызаться, — острамлю, сейчас умереть, острамлю...
• Так ее, сволочь, и надобно хорошенько!

А с дороги вместе с приближающеюся толпою новых гуляк неслась и песня:

— Эй, гуляй наши во всю ночь!

344

К воротам подошла девушка, покрытая платочком и в легкой тальме на плечах. Ее сопровождала женщина в тулупе.

— Погоди! — сказал тулуп, дернув девушку за платье. — Ототкни-ка платье, я одерну!

Девушка остановилась и опустила подобранные концы платья.

— Теперича хорошо, — сказал через минуту тулуп: — юбок не видать и сидит ровно. Подымай щеколду-то!

Девушка взялась было за кольцо в калитке, но тулуп снова ее одернул.

• Слушай, Агафья! Ты у меня сиди тихо! По верхам глаз не пяль и с парнями целоваться не моги!.. Слышишь ли, што я тебе говорю?
• Ладно, мамонька, — тихо отвечала девушка.
• Гм! гм! — начали откашливаться у ворот.

Мать и дочь вступили за калитку, но раздавшийся у ворот кашель заставил первую вернуться. Она выглянула и энергично потрясла кулаком, после чего калитка быстро захлопнулась и скрыла от любопытных взоров обеих женщин.

Не без хлопот и не без горя было с девичником Анне Максимовне. Еще дня за два, как только задумала, начала она готовиться к этому празднику. Вынесла из переднего угла самолет (ручной ткацкий станок. - Прим. автора.) с недотканной штукой миткаля, чисто - начисто вымыла в избе пол, тертым кирпичом вычистила медные ризы на образах, повесила на окнах белые занавесочки с бахромкою и раз пять сбегала в лавку купца Самохвалова, где закупила на два рубля с полтиной чаю, сахару,конфект и разных принадлежностей для десерта. Досталось и Гаврилихе, ее матери, с утра и до вечера бегавшей по селу созывать молодцов и девиц.

• Ну, матушка, измучилась уж я! — насилу перевела дух
  Гаврилиха, входя в избу и тяжело опускаясь на лавку.
• А я сейчас, мамонька, самоварчик поставлю, — торопливо проговорила дочь, кидаясь за перегородку, где стоял на полу только что вычищенный и ярко светившийся самовар.
• Поставь, Аннушка, поставь! И усталось-то—• мочи нет,
  и озяблось-то больно... Ах, годы-годы!.. Кланяются тебе все,
  обещают быть!
• Обещали?
• Обещали...
• Все?
• Все... Только приказчика дочь да Писарева сперва полюбопытствовали: кто будет из холостых? Говорю: много созывали, все придут. “А кто же, например?” — спрашиваетприказчикова

345

дочь. Говорю: такой-то, мол, и такой-то... Ух, да погоди... никак еще не отдохну!.. После все расскажу.

Скоро на столе зашумел самовар, полилась вода в желтый чайник, и застучали две разнокалиберные чашки, из коих одна была в трех местах склеена.

— Хорошо теперича, Анюша, чайку испить, — заговорила Гаврилиха, усаживаясь около самовара и подвигая к себе налитую чашку. — Господи благословит!.. Экой чай превкусный!Где ты это покупала?

• Вестимо, у Самохвалова. Говорил: чай первый сорт, только што из Москвы десять ящиков получил. Поверила его слову, на два двугривенных купила.
• Много больно; ты бы поменьше,.. Поди, и так ведь денег невесть што изошло на всякую всячину 1
• Што делать, мамонька, надо: без чего нельзя,так нельзя...Однако у меня из трех целковых, што Мухин под заклад мово салопа дал, полтинник еще остался... А какая у этого Мухина душа ненасытная: за три дня целковый одного проценту взял.
• Захотела ты у ростовщика души искать: давно, поди, нечистый взял ее, голубушку, а вместо ее, душеньки-то, сам там засел, да и сидит теперича! Оттого эти ростовщики и грабят так православных.
• Должно так, правда. Да завтра, бог милостив, все воротим, еще и за хлопоты перепадет што нито!.. Холостые придут хорошие... Так што же ты даве, мамонька, про дочь приказчика засказала? О ком она спрашивала?
• А вот и стану рассказывать. Обе они любопытничали: кто из кавалеров будет на девичнике — они ведь девицы нонешнего света, образованные, говорят по-модному: кавалеры, а не просто холостые. Говорю им: тот-то и тот-то. “Ну, а кто же, например?” — дочь-то приказчика у меня спрашивает. Говорю: слесарь рылинский Мокей Иваныч, резчик Зубцова АндрейТихоныч... “Это,—перебивает меня, — кавалеры для нас не антиресные, а опричь
  их кто будет? Приказчик братьев Рылиных будет?” — “Как же, говорю, и его звали, и друга-то, што по письменной части, товарища его, и того звали, и поповича звали. Все обещали”. — “В таком случае, говорит, ямогу бытьувас на вечере. Кланяйтесь Анне Максимовне!”
• Так она без Алексея Николаича дышать не может! — заметила дочь.
• Это и видно, — согласилась мать. — А Писарева дочь поповича желает...
• Так, так: это ее предмет!
• Уж и девка она: сперва повыспрошала о других парнях, а под конец, как словно невзначай, и про него спросила: “Не

346

приглашали ли вы, говорит, и поповича?” — только она назвала его не так, не поповичем, а по-другому как-то...

• Студентам?
• Похоже нешто, не помню хорошо. “Поповича? спрашиваю. Как же, говорю, звали и его, и рылинского приказчика, и того, што по письменной...” И договорить не дала. “Надеюсь, говорит, што мамаша освободит меня. Кланяйтесь Анне Максимовне, беспременно постараюсь быть на вашем вечере”. Эк, подумаешь, какие обе они полированные.
• Еще бы! — сказала дочь. — Кому же и полированными-то быть, как не им да купеческим дочерям? В одном питье да сладкой еде весь божий день проходит, а работы, опричь што в пяльцах пошьют, никакой не знают.Сиди да книжки читай!
• Што и говорить: райская их жизнь! — позавидовала Гаврилиха.
• Не зажечь ли, Анюша, свечку? Темно уж стало.
• Зажги, мамонька! А приказчики ничего не спрашивали?
• Как же! А те про девок расспрашивали. Говорю: всех красавиц позвала. “Ну, говорят, это ты хорошо сделала, што красавиц позвала, а то мы дурных-то не оченно жалуем...” Особливо этот рылинский-то, Алексей Николаич, больно вратьздоров, в такие разговоры пустился, што индыменя стыд взял. “Ах ты, говорит, старушка божий дар! Надо бы, говорит, тебе женишка хорошего сыскать, а то Власьич-то твой, по кабакам -сидючи, никуда не годен стал...” — да и пошел врать и пошел. Говорю: “Прощайте”. А он “Погоди, Гаврилиха, погоди, еще не то будет!” Другой, его товарищ, што по письменной части, сидит да только усики покручивает — видно, тоже и ему совестно: а тот знай врет... “Ведь ты, говорит, Гаврилиха, поди, хлеб ешь, так...” Ну, говорю тебе, заврал просто, со стыда чуть не сгорела.

— Веселого характера человек, — похвалила она приказчика. — Любит пошутить! Зато и сохнут как по нем все!

Дверь скрипнула и быстро отворилась, причем в избу волной хлынула струя холодного воздуха, и на пороге показалась высокая мужская фигура в коротеньком тулупчике и валенках. Это был сам хозяин дома, набойщик Максим Власьич.

— Затворь, затворь скорее! — крикнула ему жена: — ишь какую стужу на всю избу напустил!

— На дворе холодно, — сказал муж, плотно притворяя за собою дверь. Он сбросилтулупишко, стащил с ног валенки и вместе с портянками забросил все на печь, где сохли пустые горшки.

— А ты бы на полати тулуп-то, а то на печи ему жарко будет, —предостерегала Гаврилиха: —пожалуй, как раз и сволочет.

347

— Не бойсь, не такие у нас тулупы, штобы от печи им вред какой приключался, — успокоил жену Максим Власьич, босиком переступая к столу: — хошь всю жисть он там пролежи, ни за што не сволочет.

Максим Власьнч сел на лавку и принялся разглядывать убранство избы.

• Как прибрались к девичнику, ровно к светлому дню, — заговорил погодя Максим Власьич. — Чай, ради такого праздника поднесут мне водочки?
• Известно, холостые тебя завтра угостят, — отвечала дочь. — Не хочешь ли ты, тятенька, с нами чашку чаю выпить?
• Признаться сказать, до чаю я небольшой охотник — пользы от него себе не вижу; а вот если бы ты дочка, отцу малость какую водочки теперича купила — спасибо бы тебе большое сказал! Купишь, Аннушка?
• Нельзя ли до завтра, тятенька, водку-то эту оставить?
• Ни-ни! Сегодня не в пример лучше! — воскликнул родитель; но, тотчас же опомнившись, продолжал слабым и болезненным голосом: —я, сказать по правде, маленечко не постерегся давича; как теплый вышел с завода, так, почитай, до самой нашей улицы и шел не запахнувшись; ну и продрог, теперича в озноб
  кидает...
• Так напейся поскорее теплого, и пройдет, — советовала жена. — Я тоже немало сегодня зябла, ходючи весь день, да как напилась чаю, все разом и прошло.

Муж не то с укором, не то с презрением посмотрел на жену и сказал:

— Приравняла ты себя! Нешто мужик одно с бабой? Эх ты!..
Известно, баба... Да што с тобой говорить: слова только понапрасну терять!.. Аннушка! — обратился он с нежностью к дочери: — ты, може, думаешь, што Федюшка еще не бывал, а я в знобу-то эвтом, так сходить будет некому? Ты не сумневайся, я накину тулупишко и живой рукой сам оберну... Дай, милая!..
Я и просить не стал бы, да, чувствую, зноб-от все больше в меня вступает, так по всему телу и расходится.

Анна Максимовна хорошо знала о болезни отца. Всякий раз, как Максим Власьич чувствовал неотразимую потребность выпить, — а это случалось с ним довольно часто, — он выдумывал какую-нибудь болезнь и просил у дочери гривенничек или пятачок, говоря, что водка ему помогает лучше всякого лекарства. Сперва дочь верила родительским недугам и отдавала последние заработанные ею гроши; потом скоро увидела, что никакой особенной болезни у отца нет, что болезнь у него одна — беспрестанное хождение в кабак, и попробовала не давать денег. Тогда родитель, после долгих просьб и молений, от кротости и

348

смирения переходил к лютости дикого зверя и производил великий шум, кончавшийся всегда избиением младших членов семейства и похищением какой-нибудь вещи из домашнего хозяйства. Дочь и теперь понимала, какая болезнь у отца, и знала, к чему бы повел отказ с ее стороны; к этому присоединилась мысль о завтрашнем девичнике, которому родитель, в случае нерасположения, мог сильно напакостить. Вынула она из кармана платок и развязала узелок, в котором хранилась оставшаяся от покупок мелочь.

• Только, пожалуйста, не напейся, тятенька,— сказала Анна Максимовна, подавая отцу гривенник. — Ты одно помни: ведь завтра у меня девичник!
• Не беспокойся, в лучшем виде будем — обнадеживал Максим Власьич. — Эвто ты што дала: гривенничек? Ну, што бы тебе, милая, двугривенничек хворому дать. Заслужу завтра!
• А ты имей хоть сколько-нибудь в сердце жалости, Власьич! — сказала жена, — ведь она тебе дочь! Какие у ней достатки, штобы тебе давать на пропой двугривенные? Бесчувственный!
• Ну, бог с вами! — сказал Максим Власьич и направился к печи. Он не настаивал много на прибавке, потому что еще раньше,когда раздевался, заприметил на голбце дочернины башмаки, которыми и порешил непременно воспользоваться, как только представится удобный случай уйти со двора. Надев валенки, он стащил тулупишко и по дороге ловко захватил башмаки; затем напялил на голову шапку и проворно вышел.
• Господи, когда он пить перестанет! — со вздохом проговорила дочь.

Мать сомнительно покачала головой.

— Перестанет! Где уж ему перестать, коли вот двадцать пять годов, как я за ним живу, недели одной не проходило, чтобы он не напивался! Видно, с тем и в гроб сойдет.

Через час пришел Федюшка, мальчик лет одиннадцати, и сказал, что был в кабаке, куда бегал за водкой для своего набойщика, и видел там отца, который велел сказать, чтобы его к ужину не ждали.

На другой день, в воскресенье, мать и дочь хлопотали насчет сладкого пирога. Пирог был круглый и величины непомерной, так что одной начинки требовалось по крайней мере фунтов пять.

— А ведь не станет изюму-то, — говорила Анна Максимовна, размазывая деревянной ложкой по всему пирогу сладкую начинку: — надо бы поболе купить.

— Ну, добро, и не больно густо съедят! —сказала мать.
Между тем как за перегородкой возились с пирогом, Максим Власьич сидел у окна и не знал, на какие ему хитрости подняться, чтобы выманить у Аннушки на похмелье.

349

Долго он думал, по временам даже вздыхал и охал, но голова его после вчерашнейпитвы до того была тяжела и неизобретательна, что в продолжение целого часа онничего не мог выдумать.

— Што ж вы там ворочаетесь, — заговорил он сердито, обращая речь к перегородке: — пора бы, чай, вспомнить про отца! Поди, мне давно выпить хочется!

Но за перегородкой притворились, что не слышат, и говорили о другом.

• Ты, мамонька, сажай пирог без меня, а сама я схожу к Александре Васильевне попросить на ужо столика да подсвечника...
• Поди, поди. Я и одна управлюсь.

• Мамонька, не видала ли ты где моих башмаков?
• Не видала, Анюша.
• Што за чудеса: вчера поставила на голбец, а сегодня их и нет, — говорила Анна Максимовна, с беспокойством осматривая все места, куда могла бы засунуть башмаки. — Федюшка, а Федюшка! — начала она расталкивать спящего на полатях братишку: — нет ли где около тебя башмаков?

— Дьявол, што ты дрыхнешь!
— Не тронь... смерть спать хочется, — сквозь сон проговорил мальчуган и снова заснул как убитый.

Гаврилиха вышла из-за перегородки и поглядела на мужа.

• По роже вижу, это твое дело!—не сдерживая злобы, закричала она на мужа. — Сказывай, варвар, куда дел башмаки?
• Пропил, — коротко ответил муж, вскидывая на жену уничтожающий взгляд.

• Господи! Што же это будет?
• Пропил и пропью все, — продолжал Максим Власьич и поднялся с места. — Кто мне указ?.. Анютка, живоштобыдвугривенный был! Не то... знаешь?
• Варвар! Дашто жеэтотыснами делаешь?—возопила жена.
• Так еще разговаривать!..
• Не бей ее, не бей, — закричала дочь, кидаясь между отцом и матерью. — На, возьми, возьми мой двугривенный!Бог милостив, обопьешься когда-нибудь: встанут тебе поперек горла мои трудовые денежки!
• Облопаешься, скоро облетаешься! — сулила жена, поправляя на голове платок, сбитый рукою мужа. — Кровопийца!
• Вот теперича я и выпью, — без всякого сердца и с добродушной улыбкой сказал Максим Власьич и пошел в кабак.

350

Светло на улице перед избою Максима Власьича, но еще светлее в самой избе. На середине стола, покрытого красной скатертью и установленного десертом, возвышается, наподобие пожарной каланчи, массивный высеребренный подсвечник в пятью большими свечами. Подсвечник глядит так гордо и с таким достоинством, что только не говорит: я ведь тут — ради девичника, и на самое короткое время, а то опять уйду в гостиную именитой купчихи Александры Васильевны: нешто мне прилично у таких голышей служить? И все, как гости, так и зрители, отлично понимают, что не на своем здесь месте такой богатый подсвечник. Особенно все достоинства и превосходства купеческого светильника тонко чувствовали скромные хозяйские тарелки, которые от соседства с ним до того казались смущенными, что стыдливо прятались от любопытных взоров, и требовалось много времени и внимания, чтобы глаз заметил на столе их присутствие. Но зато светильник хорошо показывал девиц и их недорогие, но пестревшие разными цветами наряды; а бронзовые браслеты на белых руках, перстни и брошки с стеклышкамитак блестели и отливали, что можно было принять за настоящее золото и неподдельные бриллианты, если бы только зрители не были заранее глубоко убеждены в том, что на девичнике у Анны Максимовны не место, хотя бы и на весьма короткое время, таким драгоценностям.

У отворенной настежь двери, под полатями и около печи теснятся с закрытыми лицами зрители. Они так напирают вперед, что скамейка, поставленная поперек избы и отделяющая гостей от зрителей, то и дело подвигается к столу и грозит повалить его. Максим Власьич, совершенно уже трезвый, стоит у грядки и убедительно просит гуляк не напирать, иначе-де все поломается и убытков ему придется понести ужасно много. Сама Анна Максимовна, одетая в широкий кринолин и шерстяное с полосками платье, с веселым лицом подходит то к той, то к другой девице и что-то говорит вполголоса. Гаврилиха сидит за перегородкою, где на ее руках хранится верхнее платье девиц.

— Пропустите, пропустите!— слышится в стороне зрителей.
Сквозь толпу пробирается новая гостья и ее матушка в тулупе.
Анна Максимовна встала навстречу подруге. Девицы поднялись на месте. Новая гостья скинула тальму и передала матери; потом начала молиться на иконы и здороваться с хозяйкою.

— Здравствуйте, Анна Максимовна, — сказала она тихим голоском, целуясь с хозяйкою. — Покорно вас благодарим на почтении.

— А вас покорно благодарю, што пожаловали, — говорила Максимовна, кланяясь гостье. — Марфа Ивановна, — Обратилась она к тулупу:—покорно вас благодарю, што освободили свою дочку, не погнушались нами.

— Штоты говоришь, девка, как можно гнушаться честью— нехорошо! Тебе спасибо!.. Агафьюшка! Пальтичку-то мне с собою взять али оставить, ужо тебя проводит кто?

— Не беспокойтесь, Марфа Ивановна, — вмешалась хозяйка;—мы сами проводим Агафью Васильевну. Пожалуйте мне тальмочку-то! Мамонька!..

• А! Ну-тка как закуталась, и не узнаешь тебя, —сказала она, заглянув в лицо Агашиной матери и принимая от дочери тальму. — Все ли ты здорова?
• Тихонько, а то опознают все! — ответил тулуп, и из-за воротника сверкнул смеющийся глаз.
• Ну, мы с тобой не девицы красные: пускай узнают!..

Пока мать говорила с Гаврилихой, Агаша успела перецеловаться со всеми девицами и села в уголок, между простенком и перегородкою. Она была очень молода, и ее простенький наряд, состоящий из белого кисейного платьица, без всяких почти украшений, придавал лицу, дышавшему свежестью ранней юности, необыкновенную прелесть. Подруги исподтишка посматривали на Агашу, а Домна Сидоровна, девица совсем некрасивая и вдобавок кривая, выстрелила в нее одиноким своим глазом и, поворотив лицо к сидящей с нею рядом соседке, шепнула:

— Нисколько она не хороша, толькошто одно разве — молода!

— Ну, и не дурна, — ответила также вполголоса соседка, значительно взглянув на Домну Сидоровну.

Показалась еще гостья, за ней другая, и, наконец, явились обе полированные девицы: дочь приказчика и дочь писаря. Анна Максимовна принимала всех радушно, всех благодарила, а полированных девиц приняла с особенным почетом и сама усадила на переднюю лавку.

• Вы напрасно беспокоитесь, — говорила дочь приказчика Настасья Андреевна: — для меня все равно, где бы я ни села.
• Точно так же и для меня! — вторила дочь писаря Софья Петровна.
• Нет, как можно где-нибудь! — в свою очередь говорила любезная хозяйка, усаживая подруг рядом и на самые почетные места.

И тотчас Анна Максимовна взяла со стола две тарелки с конфектами и грецкими орехами и стала обносить все собрание, начав с двух образованных девиц.

• Да возьмите хоть конфетку! —потчевала хозяйка приказчицкую дочь.
• Благодарю вас, я не кушаю конфект. Позвольте только билетик!

352

Дочь писаря тоже взялаодин конфектный билетик и нагнулась прочитать.

— Что у тебя, Соня?
— Ax, какие глупости! — воскликнула дочь писаря. — Вообразите, что мне вышлоI — И она, обернувшись в сторону подруги, прочитала вслух:

Сердца любовников смыкает
Не цепь, а тонкий волосок!

— Скажите! Ну, мне лучше вышло. Посмотри сюда!

Софья Петровна нагнулась к билету соседки и вместе с нею прочитала.

• Ах, это очень великолепно тебе вышло! — сказала она, с восторженной улыбкой глядя в лицо подруги.
• Полагаю, что недурно.

Под полатями слышен сдержанный говор:

— Чьи это такие?
— Да одна приказчикова дочь, а другая писаря.
— То-то они смелы уж больно!

Прочие девицы сидели молча или говорили на ушко, а потому разговор вслух, происходивший между двумя образованными девицами, обратил на них внимание зрителей.

• Поотдайтесь, поотдайтесь! — говорил Власьич, видя, что зрители опять стали напирать. — Видите, чай, што на столе-то стоит? Это, вы думаете, ничего не стоит уронить.
• Как ты думаешь, которая девка здесь всех лучше? — спрашивал около дверей густой бас.

-— По мне, всех красивее Домна Сидоровна,— ответил другой бас точно из трубы.

Раздался громкий смех; а Домна Сидоровна, о которой так лестно отозвалась труба, вся вспыхнула и с выражением великой злобы устремила единственный глаз в толпу, стараясь насквозь прострелить наглеца.

• Экой глазок золотой! — похвалил снова трубный голос.
• Где только такая красавица уродилась! — подхватил другой.

Анна Максимовна почла долгом вступиться за свою гостью.

• Што вы это, охальники, бесчинничаете? — начала она. —Чем вас девушка трогает, што вы так конфузите ее? Прямые — фабричные черти, никакой великатности в вас нету!
• Ну, и в тебе тоже немного великатности-то загуляло, даром што ты в колоколе, — отстаивали себя у двери. — Видали мы тоже и почище тебя!..

— А видали ли вы, как вашего брата за бесчинства-то эвти по рожам бьют? — спросил Максим Власьич.

353

— Ты сперва за башмаками-то сходи, што вчера, в кабаке пропил, а там уж и показывай, — отвечала труба.

— Не видали, значит! — продолжал храбро Власьич, задетый башмаками. — Так я вам, пожалуй, други милые, сичас все эвто, как следует, в лицах покажу... У меня за эвтим дело не станет!

Образованные девицы пришли в некоторое беспокойство.

— Неужели драка будет? — спрашивала одна.
— Здесь этого только и можно ожидать! — отвечала другая.

Однако никакой драки не случилось, потому что пришли холостые.

— Тятенька, холостые пришли! — известил из сеней о приходе гостей Федюшка.

Максим Власьич оставил своих врагов и поспешил к гостям.

В сенях, освещенных сальной свечкою, раздевались молодые люди, пришедшие на девичник.

• Здорово, холостые! — приветствовал гостей хозяин.
• Здравствуй, Максим Власьич, здравствуй!..
• Што, собрались барышни, Максим Власьич? — спрашивал один из пришедших, слесарь, с жестоко напомаженной головой и сильным запахом дешевого амбре.
• Хватился ты! — ответил хозяин. — Входите, — прибавил он: — чай, уж заждались девки-то!
• Погодите, дай немножечко припаратиться, — отвечают холостые.
• Ну, не больно форсисто, — замечает Власьич: — не взыщут!
• Нельзя же, надо немного...
• Власьич, — говорит набойщик: — скомандуй-ка ты нам насчет монаха в зеленом сарафане!..
• Што тут монаха, — перебивает другой набойщик с необыкновенно лохматой головой: — разе надолго нам монаха? Сложимтесь уж на чугунку!
• И чудесное дело будет: это в самую препорцию, — одобрил Максим Власьич.

• Ты, Федюшка, беги што ни есть мочи! Слышишь?
• Вона! Чай, мне не в первый раз! Одна нога здесь, другая там!
• Молодец, Федюшка! — хвалят мальчугана холостые.
• Теперь войдем! — говорит слесарь.

Молодежь направилась к отворенной двери, из которой густыми облаками валил пар.

354

• Ваньша! ты маленечко бы попричесался, — советует один парень набойщику с лохматой головой.
• Вот еще, — отвечает тот: — и так сойдет!
• Погляди, АндрейКлимыч, хорошо ли у меня галстук завязан! — просит один юноша резчика.
• Ничего, бант у тебя важный!
• Пойдемте, братцы, пойдемте! — торопит холостых слесарь.
• Эка, народищу-то сколько набилось!—говорит хозяин:— вы, холостые, не разом все, а по одному пролезайте, — предлагает он молодежи.

Немалого труда стоит молодым людям пробраться до середины избы, но кое-как, при помощи локтей и коленок,они благополучно достигают цели.

При появлении холостых девицы поднялись: не встали только образованные девицы.

— Мир честной компании, красные девушки! — говорит слесарь, а за ним другие молодцы.

— Просим милости, холостые! — встречает ласково сама Анна Максимовна.

Холостые здороваются с нею и начинают усаживаться на скамейке.

• Кто в этот час родится, тот будет теленком! — раздается голос со стороны печи.
• Ладно, как девка, а как парень, так беда! — подхватывает другой с печи: — жена за виски станет таскать!

Зрители смеются, девицы улыбаются в платки, а холостые оборачивают головы по направлению, откуда слышны голоса. Зрители не унимаются.

— Да коли холостые все молчком будут сидеть, так и девок на сон наведут!

— Уж и напали, и напали! — вступается Максим Власьич, опять занявший свое место у грядки. — Чай, ведь сначала-то несмело, а вот какпооглядятся да выдут прохолодиться, ну и встанут как следует... Да вы не напирайте, братцы, поотдайтесь немножко назад! Ишь ведь, холостых-то приперло, почитай, к самому столу... Поотдайтесь, пожалуйста! Видите, чай, на столe-то у меня што?

Холостым на самом деле приходилось плохо: их спины подвергались страшному напору, и немало требовалось силы и мужества с их стороны, чтоб не полететь на пол.

— Честью прошу, отодвиньтесь немножечко! — взывает снова Власьич. — Вы только то возьмите в голову: ежели стол опрокинется, каких мне тогда убытков все будет стоить. Будьте истинными христианами!

355

— Тятенька! — слышится звонкий голос Федюшка.

Лицо МаксимаВласьича озаряется самой лучезарной улыбкой, и он говорит:

— Што же, холостые, прохолодиться, я думаю, теперича самое будет время?

— Да хоть побойтесь бога! — чуть не вопит хозяин, обращаясь к зрителям. — Ну, хорошее ли дело, поломаете все?..

— Пораздвиньтесь: дайте пройти холостым!

Но зрители стеной стоят и не дают прохода.

— Видно, честью-то с вами ничего не поделаешь, — выходит из себя Максим Власьич и пускает в ход кулаки.

• Ты што же дерешься-то!
• Да што же с вами делать-то, коли вас честь не берет!
• Ну, ты не больно, Власьич! Нонче, знаешь, за эвто и к мировому угодишь!
• Ладно: ступай, жалуйся мировому!

Благодаря кулакам Власьича молодые люди выбираются в сени.

— Принесли, што ли? — почти в один голос спросили все.
— Принес, — отвечает Федюшка, показывая на бутыль.

• Теперича посмелее, ребята, вам будет заняться с девушками, — говорит один гуляка и выпивает стакан.
• Конечно, с первого раза как-то неловко, особливо не хватимши ничего, — говорит резчик. — Ну, а как ты думаешь, хороши у нас подобраны девушки?
• Што говорить — девки на подбор!.. Только вот Домна одна немножечко подгадилаканпанью.
• Эвто верно... И чудеса, братцы, за коим только она чертом по девичникам таскается? Где бы ни случился девичник — непременно и Домна там с своим глазом сидит!
• Верно, прельстить кого мечтает!
• Ну-ка, Максим Власьич, мне еще стаканчик! — просит набойщик с лохматой головой.
• Изволь, милый, изволь!—с большой охотой удовлетворяет просьбе Власьич, наливая из бутыли в стакан.—Мы вместе с тобой, Иван Елистратыч, вместе... Будь здоров.

Иван Елистратыч и глазом не успел моргнуть, как Власьич хлопнул весь стакан.

• Што за водка, — похвалил он, — так сама и идет по всему горлышку!
• Да ты што же эвто, Власьич, не мне сперва?.. Так нельзя... Наливай!..

356

— Будет, будет, Ваньша! — останавливает лохматого набойщика другой, — тебе дай волю, ты и рад, а после бесчинничать станешь!

— Ты за меня не опасайся, дружище! — говорит Иван Елистратыч: — мы себя лицом в грязь не ударим! Ты дай только нам срок, увидишь, как Иван Елистратов отличится!

— Смотрите же, холостые, в игре назначайте больше целоваться!

• Без вас знаем, не учите!

• Неужели, Соня, так весь вечер и пройдет?
• Право, Настя, не знаю, что тебе на этот вопрос и сказать, — отвечает другая. — Очень может быть, что при таких кавалерах так без всякого удовольствия время и пройдет.
• Как это грустно!

Анна Максимовна с подобострастием обратилась к недовольным девицам:

— Што вы это, милые, говорите! Как можно, чтоб вечер без удовольствия прошел? Вы сами знаете, што еще рано, холостые не смеют... Опять и то — не все пришли...

С улицы в окна глядят какие-то закрытые лица. Слышны говор, звуки гармоники и топот трепака под бубен. Издали доносится припев одной песни:

• Начинай! — говорит резчик, толкая локтем слесаря.
• Слесарь вынул из кармана две колоды карт. Одну положил на стол, а с другой пошел к девицам.
• В какую же вы игру хотите играть? — спрашивает одна из образованных девиц.
• В “кто что любит”, — отвечает слесарь, молодецки встряхивая волосами.

• Мы не умеем.
• Ничего не значит, — отвечает слесарь: — будем играть, и научитесь! Эта игра не мудреная!

Слесарь переходит поочередно от одной девицы к другой и каждой дает по карте или по две. Когда он подошел к Домне Сидоровне и предложил ей карту, она не приняла и сказала:

• Мокей Иваныч, мы не можем играть, нам не сдавайте!
• Нельзя-с, Домна Сидоровна! Как же это канпанью портить?Нельзя-с!

• Примите одну карточку, Домна Сидоровна!
• Здесь много барышень, кроме нас: просите их!

— Все барышни принимают, одна вы отказываетесь. Сделайте милость, примите-с!

• Просите других, а нас оставьте! — упорствовала девица.
  К слесарю присоединили голоса и другие холостые.
• Не портите игры, Домна Сидоровна!

— Возьмите карточку — и все прочив барышни берут! — начала просить и сама Анна Максимовна.

• Сказала, што не могу, и не могу!
  Вступились, наконец, зрители.
• Какие нонче фокусы Домна-то строит! Вот ты и знай ее!
• Только, кажись бы, эвто ей совсем не к лицу! С одним-то зраком не след канпанью гадить!
• А может, эвто она и не перед добром: скоро у ней и другое око померкнет?.. Нешто она вольна в себе!

Такие замечания и громкий смех, которым они сопровождались в толпе зрителей, скорее всяких упрашиваний уломали Домну Сидоровну: она взяла карту.

Окончив раздачу карт, слесарь подошел к столу и взял верхнюю карту из лежавшей тут колоды.

— Кто любит красных девушек? — сказал он и открыл карту.

• Ничего, я девками не брезгую, — сказал он. — А ну-ка вот теперича я задачу-то задам, — прибавил он, протягивая руку к колоде: — у кого такая карточка окажется, тот должен всю нашу канпанью обойти по одному разу, а меня еще особо поцеловать две дюжины!
• Вот так молодец! Ай да Ванюша! Действуй! — раздались похвалы и одобрения со стороны зрителей.

Ваньша открыл карту, самодовольно улыбнулся и сел на свое место.

— Каково мы действуем! — шепнул он своему товарищу, уговаривавшему его не пить водку. — А надо бы еще прохолодиться.

Между тем скрытой карты ни у кого не оказывается. Холостые догадались, что карта у девиц. Слесарь первый заговорил:

— Што ж вы, девушки, карточку-то скрываете? Али уж она очень вам пондравилась? Нельзя-с,назначенное надобно выполнить.

358

В игре не следует отказываться, — урезонивал резчик.

• Да не задерживайте игры, девицы красные! — опять говорит слесарь. — Эдак только время станем тянуть понапрасну, а приятности себе никакой не получим.

Набойщик Ваньша также нашел нужным присовокупить свой голос.

— Што ж вы эвто ломаетесь? — сказал он. — Коли вы уж в каприз пошли, так мы и игру бросим! Наплевать!..

Хозяйка, видя, что молодежь в задор пошла, встала и подошла к слесарю.

— Мокей Иваныч! — сказала она вполгвлоса, — ну, што вы пристали к девушкам? Видите, чай, сколько гуляков! Дело девичье, поди совестятся при всех целоваться-то!

— Первая вина прощается, — обратился слесарь к девицам, — назначенное переменить...

• Мокей! — прервал набойщик Ваньша, — эвто, брат, ты не в резонте!
• Кто любит по грибы ходить? — предложил слесарь, не обращая внимания на замечание набойщика.

Карта нашлась у той девушки, с которой мы встретились в начале рассказа. Агаша положила карту на стол и взяла другую.

• А кто любит кашу масленую? — вырывается голос из-под полатей.
• Да любит сам дурак, што назначает,— отвечает слесарь.
• Дурак?!. Сам ты во сто раз дурашнее меня, даром што ты слесарь!
• Он ли, не он ли, што в белой манишке, да при жилетке с часами, так уж и важничает! — кричит другой с печи.
• Ну, пошли, пошли, загорланили! — вступился Максим Власьич. — Помолчите, пожалуйста, братцы! Ведь эдак вы канпанью сомнете!.. Ну, хорошее ли это дело? Набойщик Ваньша дернул за сюртук слесаря.
• Што ж, чай, пора нам прохолодиться-те?
• И то, — соглашается тот, — выдемте от сраму!

Из толпы зрителей выступила вперед закутанная женщина и пищит:

• Марья Ивановна как хороша!
• А Фекла Климовна еще лучше!! — пищит другая.
• Што ж, Марья Ивановна, гостинчика-то позвольте!.. — просит первая и выставляет рукав шубы.

• Нам не позволено.
• Как не позволено? Гостям всегда позволяется.

359

• Позволяется, да временем.
• Всегда позволяется. Так дай же, красавица, ребенку в соску!

Марья Ивановна нерешительно встала, нерешительно подошла к столу, взяла несколько пряничков, орешков и опустила в протянутый рукав зрительницы.

— Дай бог тебе за это жениха хорошего! — благодарит попрошайка и пятится назад.

• Скеси! Пропустите!..
• Прижми ее, прижми хорошенько! Ишь она какая, набрала гостинцев, да и домой.
• Аи, обменки, брюхо выдавили!
• Ничего, другое вырастет!
  Образованные девицы начинают зевать.
• Ах, какая скука! — говорит Настасья Андреевна.
• Неужели же наши знакомые кавалеры не придут? — спрашивает Софья Петровна. — Это просто ужасно будет, если они не придут!
• Конечно!

• Ты на кого в нонешную зиму, Алена, ткешь? — обращается свопросом к соседке девица могучего телосложения в розовом кисейном платье.
• Да сперва на братьев Горевых ткала, а теперича тку на Посадова, — отвечала худенькая девушка с плоской грудью и бледным цветом лица.
• Што же на одних не ткала?
• Бумагу больно плоху стали давать, да провесы все: ну, выгоды-то инет никакой, проработала бы всю зиму на хозяев... Ну и переменила. Уж оченно строгости у них большие пошли.

• Где ты, Паша, на платье-то себе покупала?
• На ярмарке, нонче об здвиженье.
• У кого?
• Не знаю, Груша, мамонька ведь покупала.
• И я себе, как выработаю што за зиму, непременно точно такой же материи куплю.
• Купи. Оченно прочна.

• Слушайте, холостые! — говорит слесарь, — я полагаю, што теперича не мешает и в фанты начать.
• Сперва надо окончить первую игру, а там и за другую примемся, — подает свое мнение резчик.

360

• Што карты — наплевать! Валяй, Мокей, в фанты!
• Не рано ли, братцы, в фанты? — замечает другой забойщик. — Може, лучше повременить, гуляков еще оченно много!

• Позабыл, должно, Мокей Иваныч, часы-то у себя дома?
• Смотри, не украли бы их у тебя там лихие люди!
• Ну, ты много не сумлевайся! Видно, у него одна цепочка, што на жилетке, а часов-то и не загуляло.

— Мокей! зачинай игру, — повелительно говорит Иван Елистратыч.

• Теперича и на нашей улице праздник, — с торжеством проговорил слесарь, когда девицы вышли. — Засаживайте места, холостые!
• Мокей Иваныч, — обратился к слесарю юноша, очевидно в первый или второй раз попавший на девичник — по скольку же мне запрашивать?
• Дюжину, Вася, а станут противиться, довольствуйся и полдюжиной — делать нечего!
• Слушай, Васютка, што говорит Мокей,— поддерживал авторитет слесаря Иван Елистратыч — он парень ловкий, знает, как умаслить девок... Слушайся!.. Не пропадешь, Васютка.

Юноша сделал несколько шагов, селна место Агаши и весь покраснел.

— Не робей, главное —не робей!—ободрял юнца Иван Елистратыч, усаживаясь на чье-то место, для него решительно было все равно, на чье бы место ни сесть. — Не мешало бы тебе выпить, духу-то вольного у тебя поприбавилось бы маленько, да млад ты, Васютка, а потому и не будет тебе от меня благословения на худые дела. Помилуй бог, ежели я да увижу, што ты за эвто вино примешься!.. Бойся меня, Васютка!..

Другой набойщик хотел было остановить своего приятеля, что, дескать, при народе не след учить Васютку, хотя он и молод; но Иван Елистратыч так мало обращал внимания на публику и притом так глубоко был убежден в необходимости руко-

361

водителя для юного Васи, что не только не остановился в своих наставлениях, но даже и приятелю своему счел нужным сделать приличное внушение.

• Молчи, Трофим! Ты еще разумом не дошел до меня... Значит, ты сиди и только молчи, аИван Елистратов будет говорить: Иван Елистратов завсегда может говорить. А твое дело молчать и слушать, што говорит Иван Елистратов!.. Как же ты можешь мне говорить, штобы я оставил Васютку, коли он без отца на свете живет, граверному делу обучается...
• Перестань, ради христа, перестань! — умолял Трофим: — здесь ведь не у себя дома, народ...
• Не перестану, не могу! — кричит Иван Елистратыч. — Нешто возможно мне сироту без призора оставить? Кому он дорог? Для всех он, сиротка божий, чужой!.. Понял ты эвто али нет?.. Ты ведь друг мне, я тебя заместо родного брата почитаю, а я тебе прямо в глаза скажу: дурак ты, Трофим! Поцелуй!..
• Сделай милость, сократи ты себя! — просит друг, уклоняясь от поцелуя: — ты на всех нас бесчестье великое кладешь!Говорил давича тебе: не пей, Ваньша! Не послушался, вот и учал бесчинничать...
• Наплевать! Кого мы боимся? Ведь мы на свое пьем! Разе мы за свое добро не вольны веселиться?.. Троша, друг ты мой сердечный, не огорчай ты меня!.. Ах, да где же эвто у нас Власьич? Власьич, Максим Власьич! — закричал Иван Елистратыч на всю избу.

А Максим Власьич, пользуясь тем, что холостые засели на места, возымел потребность еще немного пропустить и неприметно ускользнул в сени.

• Удивление, што эвто за бесстыжий народ, — сильно негодовал, возвращаясь из сеней, Максим Власьич, проталкиваясь вперед. — Ну можно бы, чай, и не лезть к столу? Кто станет отвечать, ежели стол как пошатнется... Свиньи, право свиньи!
• Власьич!
• Я здесь, Иван Елистратыч, никак вот совладать с ними не могу... Экой, господи боже мой, народ у нас подлый и пребессовеетный...
• Подойди ко мне, Власьич, — продолжал Иван Елистратыч. — Теперича наклонись, мне надо по секрету на ушко тебе сказать: нельзя ли вино туда вон, за перегородку, поставить? Мы бы сичас же с тобой по стаканчику!
• Ах, милый! — с печалью ответил Власьич: — ведь оно уж при окончании, почитай все до капли вышло!

362

— Што ты говоришь! — ужаснулся вслух Иван Елистратыч. — Гони, коли так, ты свово Федюшку опять в кабак, потому без вина мы, што нас здесь ни есть в канпанье, пропали все до единого! Мокей!

— Резонт! люблю умные слова слушать, — уступил Иван Елистратыч. — Я умных слов всегда послушаюсь... Так ты говоришь, Мокей, полведра надо взять? Я согласен...

— Ах, што за милый человек этот Иван Елистратыч! — восхищался Максим Власьич, — он на все готов, ему ничего не жаль. Экая душа! Глядеть, на редкость нонче можно таких людей встретить!..

Только что за перегородкою успели поладить насчет вина, как в избу стали возвращаться девицы. Заметив, что места их заняты, они немного постояли, перемолвились между собою и потом, не торопясь, начали рассаживаться на скамейку и куда ни попало.

• Барышни, — говорит слесарь, — што же это вы на чужие места садитесь? Кажется, вам это не совсем прилично!
• А вы на што наши места заняли, — отвечают девицы.

— Занять хоша мы и заняли, но вы завсегда вольны их выкупить.

Девицы перемигиваются, кидают исподлобья взгляды на холостых и в сторону хихикают.

— Выкупайте же, барышни, свои местечки, — настаивает слесарь.

— Делать нечего, девушки, надо выкупать свои местечки! — помогает холостым сама Анна Максимовна.

363

Наконец, после долгих колебаний и увещеваний со стороны холостых, девицы решаются выкупать места.

• Пустите на мое местечко, — просит одна девушка, подойдя к резчику.
• С большим удовольствием. Только пожалуйте выкуп!
• Какой же вам выкуп? — спрашивает девица, притворяясь не понимающею, в чем дело, — пряничек или орешек?
• Дюжину поцелуев, — поясняет резчик.
• Ой, штой-то больно много! — вскрикнула девица.
• Меньше взять никак нельзя-с!
• Один раз, — предлагает девица.

• Если вы образованный кавалер, — внушала она ему, — то должны понять, что с вашей стороны довольно невежливо заставлять перед собою стоять барышню.
• Невежества с нашей стороны, кажется, тут никакого нет, Софья Петровна, — отвечал слесарь: — вы сами причиной всему! Цену я с вас прошу самую аккуратную.
• Однако какое упрямство с вашей стороны! Неужели вам и не стыдно?
• Ежели бы я себя чувствовал виноватым, то оченно бы мне стыдно было.
• Это, наконец, ужасно! — с отчаянием произнесла барышня. — Ну? — прибавила она и подставила щеку.
• Несносный мужчина! — слышалось в то же время с другой стороны.

— Ты, Иван Елистратыч, — обратился к набойщику резчик, — смотри, брат, не останься тут зимовать!

— Ничего... Коли захотят, так выкупят, а то мне и наплевать!.. Вот отрок, — прибавил он, вскидывая глаза на юношу, — отрок погибает... Жаль Васютку!

Но к отроку подошла Агаша и после двух слов поцеловала его шесть раз, да еще сверх условия прибавила три самых крепких поцелуя.

Отрок, весь в огне и пошатываясь, возвратился на свое место.

Как только Агаша, поцеловав юношу, села на место, вдруг снаружи раздался удар, и одно стекло из рамы с дребезгом полетело на пол. Девицы вздрогнули. Агаша побелела.

— Аи! што это за бесчинники! — воскликнула Анна Максимовна, — стекла уж стали бить! Тятенька!

364

— Караул, разбой! — закричал Максим Власьич и кинулся из избы.

— Какой скандал! — с негодованием говорила дочь приказчика.

• Мы просто можем здесь жизни навсегда лишиться! — отчаивалась дочь писаря.
• Ничего-с, не беспокойтесь, Софья Петровна, — старался успокоить девиц слесарь, — у нас здесь такое обыкновение, редкий девичник проходит, штобы где стекол не побили али чего еще хуже не сделали. Все это пустяки-с!

Девицы перешептывались, косились на Агашу, качали головами и загадочноулыбались. Агаша, все такая же белая, сидела с опущенной головою и не смела ни на кого глаз поднять.

• Девки! — заговорил Иван Елистратыч, сидевший у прошибленного окна, — заткните чем-нибудь дыру, а то мне в спину несет. Простужусь!
• Да ты што же тут сидишь? — бойко его спросила девица с могучим телосложением, которой принадлежало занятое Иваном Елистратычем место.
• Сижу, место насиживаю... Выкупай, коли хошь, покагорячо, а то остыне!...
• Ах ты, выворотнев сын! — окрестила девица, — сидел бы дома, а то еще на девичник прилез. Ну, вставай, што ли.

• Убежали... Экие разбойники! Сюда, Федюшка, поставь! Надо холостых позвать.
• Али принесли? — грянул вдруг Иван Елистратыч и поднялся. — Прохолодиться хочу, — прибавил он, увидя, что товарищи опять с укором на него смотрят.
• Прохолодимтесь и мы, — сказал резчик.

Через несколько минут молодежь хлопотала уже насчет фантов.

• Прежде надо куфню разыграть, — говорил слесарь. — Я пойду с одной стороны, Андрей Климаныч, а ты с другой.
• Ладно.

• Как вас зовут, Акулина Ивановна? — спросил резчик, подойдя к девице с могучим телосложением.
• Сковорода.
• Так вы сковорода, Акулина Ивановна?
• Сковорода.
• А што у вас на пальце?
• Перстень... сковорода, — спохватилась девица, но было |уже поздно.
• Проговорились! — засмеялся резчик. — Пожалуйте фантик!

365

• Какие вам больше фрукты ндравятся, Аграфена Кондратьевна? — спрашивал слесарь другую девицу.
• Голик, — отвечала Аграфена Кондратьевна.

Зрителей становилось меньше, но зато те, которые были в избе, казалось, хотели остаться надолго. Однииз них стояли, прислонясь к стене, другие сидели на печке, а некоторые лежали наполатях, и только одни их головы были видны. Ближе к зрителям, впереди, стояли мужчины в шубах и пальто с бобровыми воротниками. Анна Максимовна несколько раз всматривалась встоящих, стараясь узнать, кто такие; но зрители упорно скрывали лица и не хотели открыть себя. Наконец хозяйка не вытерпела, подошла к одному и быстрым движением руки открыла воротник.

• Ах, вот они! — вскричала она, узнав в зрителе рылинского приказчика. — Што же вы так долго?
• Извините, Анна Максимовна, — отвечал приказчик, высокий молодой человек, снимая шапку и раскланиваясь, — некогда было.
• А нас узнали? — спросил семинарист Розанов.
• Куда нам шубы положить? — говорит конторщик Голубев.
• Ах, сейчас, сейчас... Тятенька!.. Тятенька!..
  Издалека, словно из самой глуби двора, послышался голос:
• Ну, што тебе?
• Подите, гости пришли!
• Ну, а мне какое дело!

— Да говорят вам: выдьте! Алексей Николаич пришли, Никандра Васильич да Павел Николаич...

• Ах, милый! — говорил он, кланяясь и улыбаясь. — Все ли вы здоровы? Пожалуйте, пожалуйте-с! Просим милости! Одежку-то сюда пожалуйте, сюда... Я приберу-с.
• Смотрите, Власьич, чтобы шубы наши не ушли гулять, — заметил приказчик.
• Ах, што вы, душенька! Нешто кто у меня посмеет это сделать? Помилуйте-с!
• Как ваше здоровье, Анна Максимовна? — обратился приказчик к хозяйке, подавая ей руку.
• Покорно вас благодарю, Алексей Николаич.
• Настасья Андреевна, Софья Петровна! — говорит приказчик, раскланиваясь с образованными девицами и пожимая им ручки.
• Мое почтение!
• Как вы долго! Ну, разве это не бесчеловечно о вашей стороны! — упрекала Настасья Андреевна.

Но к холостым новые гости отнеслись чрезвычайно пренебрежительно, слегка только кивнув головою на почтительные поклоны, которыми те их встретили. Разыгрывание “кухни” приостановилось. Но зато сияли лица девиц.

— Что ж, господа, продолжайте! — сказал конторщик, закуривая папироску и покручивая черные усики.

• Ах, что только за канпания собралась! Мы, Алексей Николаич, с Соней уж хотели домой уйти.
• Что вы говорите-, Настасья Андреевна! — возразил собеседник: — канпания здесь отличная, кавалеры самые антересные...
• Ах, какой вы насмешник, Алексей Николаич!
  Семинарист Розанов говорит с другой образованной девицей.
• Так вы скучаете, Софья Петровна?
• Да разве можно здесь было не скучать, Павел Николаич? Кроме грубестей и мужицких слов — других удовольствийздесь нет.
• Конечно... для вас мало в таком обществе развлечения. Это так-с...

• Пожалуйте ваши фантики! — говорит он, обращаясь к ним с почтительной улыбкой.
• С чем вы хотите назначить? — спросил конторщик Голубев.
• Известно с чем: теперь чай и сухари нужно разносить.
• Как же вы сами назначаете? Я думаю, это надо предоставить барышням: первый фант с чем вы назначите, барышни? — отнесся конторщик к девицам.
• С розаном! — отвечало несколько голосов.
• С кораблем! — говорили другие.
• Нет, лучше с розаном!

Слесарь потряс платок, а хозяйка опустила руку и вынула перстень.

— Если бы я была розаном, где бы вы меня пришпилили? — обратилась она к конторщику.

Девица шла дальше. Кто говорил: “к пламенной груди”, кто — “на манишку”, кто “в голову” и т. д. Дошла очередь

367

и до Ивана Елистратыча, который уж находился в состоянии легкого забытья.

— Пришпилить?.. Кого пришпилить? — спросил он вдруг, придя в сознание.

— Если бы я была розан, где бы вы меня пришпилили? — повторила вопрос девица.

• Поцелуй, так скажу.
• С чего ты это взял? Чай, в этой игре не целуются!
• Ну, так проваливай мимо!

• Какое вежливое обращение!
• Необразование! — сказал семинарист Розанов. — Софья Петровна, чем вы занимаетесь в часы свободы и отдохновения? — Спросил он у соседки.
• Читаю книжки, Павел Николаич!
• Прекрасное занятие! Какие же вы книжки читаете: исторические или романические?
• Всякие... Я больше люблю романы, ну и хорошенькие стишки... Вот я недавно читала роман “Черный гроб, или кровавая звезда”. Сочинитель в этом романе говорит об атамане разбойников, который влюблен в одну барышню... Да вы, может быть, и сами читали эту книжку?
• Нет-с, не читал.
• Ах, прочитайте! Я вам скажу, так хороша, что просто чудо! Особенно там подземелье какое-то представлено, и вэто подземелье атаман Железная Рука влечет обворожительную Аксинью... Даже я без слез читать не могла!
• Какое у вас нежное сердце! — сказал Розанов. — Если бы вы также сочувствовали и другим, которые по вас страдают! — прибавил семинарист с легким вздохом, сопровождаемым пламенным взглядом.
• Вы, кажется, говорите мне канплементы... Ах, я могу сконфузиться! Не говорите, мне очень стыдно!..

Приказчик Алексей Николаич, беседуя с Настасьей Андреевной, также разговор перенес на тему о сердце, с тою только разницею, что тема Розанова имела характер более идеальный, тогда как тема приказчика имела чисто реальное содержание. Он, затягиваясь дымом папироски, говорил:

• Вы уверили меня, что она к нему неравнодушна, а я вам скажу,что этому верить нельзя. На словах барышни обещают много, а на деле ничего!
• Но вы войдите только в ее положение, — тихо, нов то же время чрезвычайно выразительно говорила Настасья Андреевна: — она к нему неравнодушна, сердце ее не знает себе никакого покоя, но что же она может сделать, когда есть люди, которые за ней смотрят? Поймите же вы, наконец, это!

368

Пара говорила лично о себе, но чтобы вести разговор с большей свободою, тот и другой о себе упоминали в третьем лице.

• Her-с, Настасья Андреевна, я не могу вам поверить — извините меня! До тех пор, пока она ему не назначит свидания наедине...
• Вы ищете ее погибели!
• Одного только доказательства!

В разговорах и игре в фанты незаметно летело время. Было уже два часа за полночь. Зрители почти все разошлись, в избе осталось несколько человек, и то больше спящих где-нибудь на полатях или печи. Из-за перегородки Гаврилиха вынесла поднос, уставленный чайными чашками, которые так же на этот случай, как и поднос, были выпрошены у купчихи Александры Васильевны. Девицы принялись за чай, а холостые, исключая приказчика с конторщиком и семинариста, выжидали, когда освободятся чашки.

• А скажите мне, Павел Николаич, что значит слово “ода”? — спрашивала любознательная Софья Петровна у семинариста
• Ода? — Семинарист задумался немного. — Ода есть лирическое изображение известного чувствования, — продолжал он, вдохновившись, — в котором восторженный пиит, забывая все земное, переносится в мир бесконечный...
• Как это умственно! — заметила соседка.

Иван Елистратыч, услыхавший восторженное определение оды, вскинул голову и уставил глаза на питомца семинарии

— Закомуристо! — пробормотал он и снова погрузился в сладкую дремоту.

Фанты шли своим чередом. Назначили “монаха”. Конторщик Голубев подошел к столу и стучит.

• Кто стучит? — спрашивают девицы.
• Монах.
• За чем пришел?
  — За монашенкою.
• За которою?

Конторщик окинул пристальным взглядом девиц и остановился на Агаше.

Агаша поднялась, подошла к конторщику и поцеловала его.

• Благодарю вас, — сказал конторщик и сел на место.
  Агаша почему-то выбрала себе в монахи Ивана Елистратыча.
• Иван Елистратыч!
• А?
• Вставай, тебя в монахи желают!

13 Русские очерки, т. II

369

Иван Елистратыч встал, поглядел на всех и неровным шагом направился к двери, остановился, постоял немного и опять вернулся на место. В публике смех.

— Што же ты, монах,нейдешь к монашенке? — спрашивают его.

— Возьмите меня в монахи! — и, не дав ей ответить, быстро поцеловал.

Юноша Вася побледнел, а Настасья Андреевна сделала гримасу.

• Какая эта девчонка гадкая! — проговорила онавполголоса, обращаясь к приказчику. — Напрасно Никандра Васильич с ней занимается.
• Что такое? — спросил приказчик.
• Здесь стекла выбили из-за нее!
• Вот как! А какая скромная... Так я вас провожаю сегодня?
• Уж вы!..

Гаврилиха обносила чаем холостых. Иван Елистратыч отказался было, но потом принял и стал пить. Выпив чашку, онпожелал другую, а затем и третью.

— Вот, поди ты, какая оказия, — рассуждал вслух Иван Елистратыч: — думал, што я усну, а выпил чаю, и прошло! Надо эвто мне запомнить. И голова свежа... Ах, да я теперича опять могу выпить сколько угодно, ей-богу!..

Во время игры девицы оказывали большую любезность модным кавалерам, как они называли приказчика, конторщика и семинариста, и больше целовались и говорилис ними, чем в другими холостыми, что последним крайне не нравилось. Особенно разобиделся слесарь, когда Софья Петровна “тонула в колодце” и он изъявил желание вытащить ее, а она сказала, что напрасно он беспокоится, что найдутся и кроме его другие, которые спасут ее.

— Выдемте, братцы, прохолодиться! — сказал оскорбленный слесарь.

Нагоревшая свечка слабо освещала только один угол, в котором она стояла.

• Где же Власьич? — спрашивали холостые.
• Никого нет, и Федюшка пропал...
• Загляни-ка кто-нибудь в чулан!
• Снимите, братцы, со свечки, а то не видать ничего! Власьича отыскали спящим в шубах.
• Вставай, надо выпить!

370

— Неужто вы еще здесь?.. Ах, милые! Сичас, с удовольствием, водка тут... Эх, как перезяблось! Вот когда в аппетит выпить!

• Наливай, наливай проворнее!
• Слушайте, братцы, — говорил слесарь, урезывая одинза другим два стакана, — теперича, я полагаю, нам ничего кроме не остается делать, как только пить...

— Все хорошо шло, а как пришли эти стракулисты, и дрянь дело стало,—продолжал слесарь:—девки теперича и внимания на нас не обращают... Неужели мы хуже их, а?

Максим Власьич со стаканом в руке стоял перед Иваном Елистратычем и кланялся, улыбаясь. — Будь здоров!

• Пей!..
• Нет, мы им покажем себя, кто мы есть! — говорил резчик. — Што ж мы будем после эвтого... Передай стакан!
• Нет, ты скажи мне, — не унимался слесарь: — што я, хуже поповича? Я первый мастер на заводе считаюсь, а она какую штуку со мной сыграла! Ведь это обидно!..

— Трофим! Ты опять? — окрикнул Иван Елистратыч. — Молчи!

371

— Теперича мне ни до кого нет дела!.. Она... бесчестная! А я жениться на ней хотел...

А в избе все были так веселы и довольны, что даже никто и не вспомнил об отсутствии холостых. Приказчик рассказывал такие смешные анекдоты, от которых девицы хохотали до слез. Домна Сидоровна, девица далеко не веселого нрава, и та по временам фыркала и говорила соседке:

— Вот врать-то умеет — не приведи владыка милостивый! Ну, такой-то любую девку обойдет!

Сидела она убитою, с опущенными глазами и с горькою мыслью о своем недавнем бесчестье. Она готова была уйти с девичника, бежать куда-нибудь, лишь бы только не встречать и не видать насмешливых людских глаз, которые на части терзали ее молодое сердце; но она не смела уйти, ей некуда было идти... “Что я им сделала, за что они осрамили меня? — не выходило у ней из головы и ни на минуту не давало ей покоя. — И Вася тут был, что он обо мне подумает?.. Что завтра скажет его мать, когда узнает... Ах я, несчастная!”

— Скажите мне, о ком вы мечтаете? — спрашивал у Агаши конторщик, желая вызвать ее на разговор. — Поведайте мне тайну вашего сердца!

• Не спеть ли нам песенку, господа? — предлагал товарищам Розанов.
• Ах, это будет очень великолепно!—находила Софья Петровна.
• Только с одним уговором, — сказал приказчик, — вы, барышни, не бегите, когда мы запоем!
• Какой смешник!

Молодые люди запели “романс”, только что начинавший входить в большую моду в селе Бубнове:

В одной знакомой улице
Я помню старый дом...

Девицы слушали с великим удовольствием пение, а Настасья Андреевна и Софья Петровна не спускали глаз с певцов.

• Как поют!
• Очаровательно!

372

Холостые давно вернулись и сидели на скамейке. Им,видимо, хотелось помешать певцам, но они не знали, как это сделать,и потому все разом начали кашлять.

— Разыграли все, — ответил приказчик, — вы долго уж очень прохолождались...

• Што же, девушки, займитесь еще в фантики! —приставал слесарь.
• Домой пора! — сказал приказчик.
• Вас не держат... Можете... с богом!

— Напрасно вы думаете, што мы вас держим, — вмешался и резчик, — мы желаем заняться с девушками, а не с вами.

Но девицы переговорили, что-де холостые перепились и того гляди, что дебош какой учинят, а потому лучше по домам расходиться. Притом образованные девицы стали уже прощаться с хозяйкой.

• Прощайте, Анна Максимовна!
• Прощайте, милые! Просим милости не взыскать на нас! Чего не хватает, собой просим скрасить! — говорила Анна Максимовна, целуясь с девицами.

373

сигналы к трудовой жизни, и подняли на ноги все спящее царство труда.

В улицах началось движение, замелькали люди, и послышались голоса.

• Экой холодище-то сегодня — страсть!
• Да, мороз ничего! Хорошо, у кого теперича теплая шуба есть!
• Побежим скорее, так до заводалучше, всякой шубы согреемся !
• И то дело...

Этим временем расходились с девичника Анны Максимовны. Приказчик и семинарист пошли провожать образованных девиц, а конторщик навязался впровожатые к Агаше.

• Что вы молчите всё? — говорил конторщик. — Разве вам неприятно со мной идти?
• Нет, ничего...
• Отчего же вы со мной не говорите? . Послушай, Агаша, — сказал конторщик, обняв вдруг девушку, — полюби меня!..

— Што вы это? Как вам нестыдно! — проговорила она дрожащим голосом, в котором слышались слезы.

Молодой человек хотел последовать за нею, ноподумал и не пошел.

— Ну, не уйдет еще, будет наша! — сказал он и направился дальше по улице...

Агаша добежала до своей избы и остановилась у ворот. Она оглянулась и увидела, что кто-то идет, но только не конторщик; она стала всматриваться.

— Вася, это ты? — слабо окликнула девушка подошедшего не совсем твердым шагом к ней юного гравера.

Вася как подошел к ней, остановился, так и стоял неподвижно и без слов, только уставил на нее глаза.

— Васенька, што с тобою? — заговорила девушка, прижимаясь к стене избы.

• Ничего... я пьян только... Обманула ты меня, Агаша!
• Господи, и он на меня! Да разе моя вина, што Андрюшка пристает ко мне, а я неподдаюсь ему?..
• Нет, если бы у тебя ничего сним не было, он не стал бы стекла бить... Нет, ты с ним...
• Васенька, не мучь хоть ты меня, — молила девушка, кидаясь на шею к юноше, — и так я много от напраслины людской терплю! Господи!..

374

Стук, бряк во колечко,
Выйди, панна, на крылечко,
Дай коню воды.

Это пели семинарист и приказчик, возвращаясь с проводовдомой.

— Погляди, кто-то лежит! — сказал приказчик, завидя на снегу человеческую фигуру.

• Ба, да это с девичника молодец-то!
• Ничего... я встану... Я так... отдохнуть прилег, — бормотал молодец. — Пособите, братцы!..
• Делать нечего, Николаич, надо его поднять! — сказал семинарист.

— Да эвто кто?.. А, Мокей... спасибо!.. Эх, Иван Елистратов! Ослаб, брат, ты, ослаб... — говорил набойщик, становясь на ноги. — Ну, теперича я и один... Дойду... Спасибо...

Часов около двенадцати дня Максим Власьич во весь дух несся к кабаку, держа подмышкою шерстяное дочернино платье.

— Держите, держите!—кричала бегущая вслед за ним Гаврилиха. — Разбойник! Душегуб!...

— Обижают, обижают! — кричал в свою очередь и Власьич. — Один гривенник за весь девичник дали... Обижают, православные!

ПРИМЕЧАНИЯ

Ф. Д. НЕФЕДОВ
(1838—1902)

Филипп Диомидович Нефедов родился в Иванове, в семье фабриканта среднего достатка. В 1849 году он окончил приходское училище, потом был приставлен отцом к Своему “делу”. В 1859 году он напечатал в “Костромских губернских ведомостях” корреспонденцию “Галичская ярмарка” и очерк “Из путевых заметок по Нерехтскому уезду”. К этому времени относится сближение Нефедова с сотрудником журнала “Москвитянин” В. Дементьевым, приехавшим в Иваново. Сгруппировавшийся вокруг Дементьева кружокивановской молодежи, в который входил и Нефедов, организовал воскресную школу для рабочих, просуществовавшую с марта 1861 до 1 июня 1862 года, когда она была закрыта властями. Нефедов, уже в течение некоторого времени печатавший в московских газетах корреспонденции о положении ивановских крестьян, о произволе местного начальства и т. д., переезжает в Москву, где становится вольнослушателем филологического факультета университета. С 1863 года он является деятельным сотрудником ряда журналов, как автор очерков, корреспонденции, фельетонов. В конце 60-х — начале 70-х годов появляются в печати лучшие его произведения о жизни рабочего класса (“Девичник”, “Святки”, “Наши фабрики и заводы”) и сборник рассказов о крестьянской жизни “На миру”. Во второй половине 70-х годов, наряду с литературной работой, Нефедов все больше сил отдает этнографически - антропологическим исследованиям. В 80-е годы Нефедов скатывается на либерально-народнические позиции, а его литературное⁴ творчество утрачивает сколько-нибудь серьезное общественное значение.

Среди произведений Нефедова наибольшей социальной остротой отличается сборник рассказов “На миру”, в котором показано, как крестьянский “мир” и в дореформенное и в пореформенное время живет, опутанный эксплуатацией помещиков, их управителей, кулаков и чиновников. Этот сборник в 70-х годах служил целям революционной пропаганды.

Очерки “Девичник”, “Святки”, “Наши фабрики и заводы” написаны на материале жизни города Иванова, которую Нефедов хорошо знал с детства и постоянно изучал. Работая над “Нашими фабриками”, он сообщал: “Я здесь весьмазанят изучением фабричной жизни. Хожу ежедневно по фабрикам, смотрю, как народ работает, в вонючих мастерских, громадныхзданиях с прядильными и ткацкими станками; хожу в заварки и мытилки, где люди, стоя по 14 часов в сутки, ворочают миткалевые куски в холодной воде, стоя босыми ногами; посещаю жилища рабочих и мастеров и из всего этого выношу самое тяжелое впечатление” (см. статьюН. Морачевского в издании “Повестей и рассказов” Нефедова, Москва—Иваново, т. 1, 1937, стр. XIII). В “Наших фабриках” Нефедов касается главным образом двух вопросов: о фабричных помещениях и продолжительности рабочего дня. Правдиво описывая условия труда текстильщиков, Нефедов вообще отрицательно относится к развитию капитализма и скорбит по ушедшим старым порядкам, когда “жили все попросту, без всяких новейших затей”. Наиболее интересными среди этой группы очерков являются “Девичник” и “Святки”, в которых нарисованы быт Иванова, нравы рабочих, их времяпрепровождение после долгих часов изнурительного, каторжного труда.

Впервые опубликовано в “Отечественных записках”, 1868, № 9. Печатается по изданию:Ф. Д. Нефедов. Очерки и рассказы. Изд. 2, М., 1878.

Стр. 342. ...уподоблены тучным коровам фараона... — Имеется ввиду библейская легенда о явившихся египетскому фараону во сне семи тучных и семи тощих коровах.

766

Стр. 343. Стуколка — азартная карточная игра.

• Обменок — подкидыш, безродный (бранное слово).
  Стр. 344. Оторва — сорванец, забияка.
• Отябель — бесстыжий, наглец.
• Целовальник — кабатчик.

Стр. 345.Тальма — длинная накидка без рукавов.

Стр. 347. Набойщик — рабочий, печатающий рисунок на ткани.

Стр. 349. Голбец—здесь: припечье.

Стр. 353. ...даром што ты в колоколе... — в кринолине (см. примечание к стр. 273).

Стр. 354. Амбре' (франц.) — духи.

Стр. 360. ...об адвиженъе— 14 сентября.

Стр. 371. Стракулисты—так называли мелких канцелярских чиновников.