23.
Ольга
(05.11.2010 17:28)
0  
Ивановы – самая известная фамилия России. На Иванах держится вся русская история. Вот и мои корни в Будогощи и окрестностях – Ивановы Иваны Ивановичи. Жили они тут и в XIX и в XVIII веках (это я знаю точно по воспоминаниям моей прабабушки 1885 г.р., а ее дед прожил 116 лет, так что это живая память поколений).
Прабабушка моя была родом из Лашино. А ее муж – из Хотицы. И тот факт, что рядом с Кукуем находится старообрядческое кладбище – жальник, указывает прежде всего на то, что крестьяне жили тут еще в период до церковной реформы середины XVIIв. Вся православная русская церковь в это время была старообрядческой. А вот оставаться в такой вере и после известных исторических событий вряд ли могли крестьяне Новгородской губернии, так близко живущие от нашей столицы.
Иваны и их семьи ходили в церковь, если она была рядом, то часто. Хотица была приписана к приходу в Борутино. Поэтому церковь – только по праздникам, да на кладбище. В деревнях отмечали и церковные праздники. В Хотице – это был Покров. По маминым воспоминаниям еще и в 40-е гг колхозники ходили в праздники в те деревни, где до этого было принято отмечать праздники, только в дома уже не заходили. Причем весь путь они проделывали босиком, а по деревенской улице проходили в праздничной обуви.
Моя прабабушка Ольга Матвеевна закончила 3 класса церковно-приходской школы в Лашино. Значит, там был и храм, где-то рядом находилась барская усадьба. Читала до конца жизни, правда очками не пользовалась и в конце жизни могла читать только заголовки газет. А сколько старых сказок она знала наизусть… А вот бабушка, проживала в детстве в Хотице, школы там не было. Поэтому училась грамоте уже в ликбезе. Бабушка, даже в годы самого воинствующего атеизма, так однажды проложила нашу дорогу из Кирова в Будогощь, что мы целый день провели у стен закрытого тогда Тихвинского монастыря. Правда мы тогда были так малы, что мне больше всего запомнилась быстрая речка и стена за нашими спинами.
Что делали мои предки? Да они все были крестьянами. Но в этом месте земли и раньше урожаи были не очень богатыми. Конечно, помогал лес. В лес и заходили с поклоном, и брали все нагибаясь - поклоняясь. Бабушка вспоминала, что солили грибы, мочили ягоды бочками. И у нее и у тетки ее в доме всегда была бочка питьевой воды с крышкой. Картошка была главной едой. Но почему-то мне кажется, что любовь бабы Оли и бабы Маши к гороху и бобам, их отношение к этим простым огородным культурам, как к лакомству, тоже имеет корни в их детстве, то есть в XIX веке…
В лес на заготовки ходили все. Дети и взрослые босиком, змей не боялись. А ведь одна из бабушкиных двоюродных сестер была слепая от рождения, но и она собирала ягоды («доведут ее до куста черники, брусники и оставят, а дальше она уже ощупью перебиралась на следующий…»- вспоминала бабушка). Лес кормил, он же и лечил. Немного знаний о многих травах позволяло бороться с недугами. Мать-мачеха, подорожник, репейник, кора дуба, лист брусники, сушеная морошка… все шло в ход. И в доме не было привычных нам средств гигиены. Голову мыли золой, а в критические дни, в отсутствии средств «с крылышками и без» бабы свои проблемы закрывали длинными юбками, да иногда (после родов) пользовались мхом. Этот мох помогал и в годы войны, когда не хватало ваты, то в ход шел природный антисептик. Но никто его не боронил, не снимал в лесу просто так. Все знали, что и через год, и через десять придут в это же самое место по ягоды-грибы.
Еда была очень простая. Мясо в магазинах не продавалось. Корову или телочку зарезать не могли – это и молоко и масло. Бычков, если они рождались, резали обычно осенью, чтобы зиму не кормить, или продавали. Свинину баба Оля не ела, так как в юности видела свинью-людоедку. Съела какая-то хрюшка оставленного без присмотра младенца. И осталась зарубка у бабушки в голове, да такая… Так что самая распространенная мясная пища была мелкий домашний скот – овцы, птица, да лесная добыча. Резали овцу не чаще 3-4 раз в год. В дело шло все – шерсть, мясо, шкура. Мяса было не так и много на семью из двух десятков человек. Даже летом в сенокос оно не успевало испортиться без всякого холодильника. Если в миске на столе было мясо, то есть его можно было только после разрешения главы семьи. Сначала все ели юшку (жижу) из одной общей миски. Затем хозяин ловил кусок мяса, за ним это делали работники, потом детишки. Много ли доставалось поварихам – можно только догадываться. Иногда в чугунок попадала домашняя птица. Ее тоже держали не очень много. Утки и курицы давали яйца и перо. Лесную птицу чаще ловили силками. Да весной ребятишки бегали собирать яйца по птичьим гнездам – разоряя их.
Как я помню, по рассказам моей прабабушки Ольги Матвеевны, ее дед Калина был и охотник и рыбак. Да и прожил он немало: умер в 106 (116)лет на зимней рыбалке. А вот муж прабабушки Иван на жизнь зарабатывал по-другому. Летом – поле. А зимой запрягал лошадь, в телегу – швейную машинку и отправлялся на заработки по окрестным деревням. Прадед Иван шил тулупы. Приезжал в дом заказчика и жил там, пока обшивал хозяина и его семью. В это время принимавший его крестьянин кормил и его самого , и его лошадь. Когда же заказ был готов, прадед переходил либо в соседний дом, либо в соседнюю деревню. По-видимому, маршруты его поездок были очень длинными. Ведь смог он позднее пристроить свою старшую дочь Матрену в ученицы портного в столицу. Тетя Мотя называла себя всю жизнь не портнихой, а - портным. Жила в Петербурге, Петрограде, Ленинграде и всегда была сыта, обута, одета благодаря иголке и нитке.
B деревне женщины никогда не были белоручками. Только вышивки в нашем доме были гладью, ришелье, мережками, простым крестом, крестом болгарским. Самыми красивыми в моей памяти были занавески и подзоры – обвязанные кружевами, связанными крючком и на спицах (и спицы помню еще самодельные, деревянные). Домотканые полотна я не застала. Бабушка вспоминала о процессе отбеливания полотна на берегу Пожупинки зимой, когда мерзли руки. В доме у нас были прабабушкины половики – предметы вторичного использования тряпок. Рисунок у них был не из простых полосок, а еще и ромбы, и квадраты, лесенки, выложенные из тряпок разных цветов. Да еще в моем детстве у бабушкиной соседки в Будогощи на улице Кирова стоял ткацкий станок. В доме он занимал самую большую комнату. Когда видишь такой станок в Этнографическом музее - он маленький и забавный. А в деревне – это центр избы.
Швейная машинка в нашей семье всегда была символом благополучия. Моя бабушка, убегая из города под фашистскими бомбами, спасала свою машинку. Она, уже полностью поломанная, годами стояла в доме.
«Режь, да ешь, а у меня и резанного не переесть,»- так говорили о хлебе те, кто просил милостыню (слова бабы Оли). В детстве моей бабушке Вере прошлось и через это пройти. В 1919 году все в их доме болели испанкой (грипп?). Умер в эту эпидемию ее отец Иван. Она, 9-летняя девчонка выздоровела первая. И пошла к соседям просить милостыню, так как в их доме печь стояла нетопленная, а хлеба не было. И только соседи (Они же и ближайшие родственники) могли спасти всю семью от голодной смерти.
Уже в 10 лет Ольга Матвеевна отправила Веру в самостоятельную жизнь – в столицу, в няньки. В деревне было бы не выжить. Но и Петроград 1920 года не был сытым городом. И бабушке здесь было очень непросто. Кроме ухода за детьми, она помогала своей сводной сестре по хозяйству. Деревенская девчонка училась жизни городской. Бабушка вспоминала, что даже купить мясо она не умела. Как-то отправили ее за мясом для котлет, а в деревне мясо съедали все, но котлет не делали. Вот и купила она совсем не тот кусок. За что была избита этим куском мяса по лицу, а затем вынуждена была идти в магазин, чтобы поменять этот кусок мяса. Так и вспоминается чеховский Ванька Жуков, а это была далеко некнижная жизнь. И написать письмо бабушка не могла, так как ликбез (курсы по ЛИКвидации БЕЗграмотности) был позднее.
«Ангелу злата венца, а Вам – доброго здоровьица». Это еще одна прабабушкина поговорка. Если даже мировые пандемии не обошли стороной Хотицу, то что уж говорить о высокой детской смертности. У прабабушки еще и до брака был ребенок. Одна из ее дочерей – Катенька – умерла. А после очередных родов прадед сказал своим дочерям: «Катенька вернулась». Бабушкина сестра Екатерина Ивановна прожила долгую жизнь. Но вот ведь судьба! Ее доченька Людочка давным-давно спит на Рябушке, а другая ее дочка Людмила живет и внуков растит в Приозерске. Не боялись они давать имена умерших живым. «Покойникам нужен покой,»- говорила прабабушка Оля. Я не помню, что бы она ходила на кладбища, где были похоронены ее родители, мужья, дети…
Имена же переходили не только от человека к человеку. На берегах Пожупинки когда-то были хутора (ОТРУБЫ). И они носили имена бабушкиных двоюродных братьев Егоров, да Иванов. В детстве меня водила бабушка на эти хутора. Но и тогда там только угадывались очертания фундаментов. Но оставались какое-то культурные кустарники и хмель. Мы откопали тогда немного хмеля. Он долго рос в нашем саду. Вот такой круговорот истории.
С именами в нашей семье была такая же путаница, как и со всей российской историей. Я знала двух старушек – дочерей того Егора, что держал хутор у Пожупики. Отчества у родных сестер были разные: Егоровна и Георгиевна. Вот и доказывайте свое родство! А сводная сестра моей бабушки Матрена, тетя Мотя, называла себя то Матильдой, то Мариной… Но это уже история ХХ века и городская.
В самом же начале ХХ века деревенские писари (а может быть это были переписчики 1910 года?) решили навести порядок с учетом Ивановых. Именно тогда в нашей родне появились новые фамилии. Ивановых, чей прадед Калина был еще жив, записали Калиниными. Потомки прабабушкиного брата Егора жили на 7 км. В 80-е годы ХХ века именно Калиниными. А вот многочисленные братья моего прадеда Ивана Иванова и их дети стали первыми носителями новых фамилий. Сам Иван был кудрявым. В деревне его прозвали за это «баран». Бабушка и сестры ее были записаны Барановыми. Брат прадеда – забияка и драчун - Андрей - начал род Бойцовых. А еще появились Смирновы, Михеевы, Федюшины. За давностью лет не могу вспомнить точно, но знаю, что фамилию «Пашины» дала детям одна из вдов (Прасковья). Страна еще жила при царском строе, а ее жителей уже тогда вынудили отказаться от своей памяти, от своего рода. Централизованно переписывали и переименовывали людей, путаясь в бумагах. Вот вам и корни братоубийственной гражданской войны. Путаницы было очень много Ольга Матвеевна и Мария Матвеевна были записаны с одного года. А ведь между ними было 2 года разницы. Бабушки были разными – пухленькая и худенькая. Она как у Некрасова – коня на скаку, а другую - лаптем перешибешь. А обе прожили по 95 лет. Ушли на тот свет тоже с разницей в 2 года. Дни рождения тогда не отмечали. Крестили всех по святцам. И в семье было принято поздравлять на день ангела. У бабы Оли праздник был 24 июля. Но имя ОЛЬГА и сама Ольга Матвеевна и ее сестра всегда произносили «ВОЛЯ, ВОЛЮШКА».
93 года у моей прабабушки была старшая сестра. Жить рядом было легче, и бабе Маше (Марии Матвеевне Луковицкой) всегда была собеседница. Они помнили что-то такое далекое от нас, но воспоминания не мешали им жить и радоваться каждому дню. На просьбы рассказать о старине они откликались неохотно. Очень тяжелая была их жизнь. Зато и песню спеть могли, и сказку рассказать. Помню одну рассказывала мне бабушка о конской голове. Сюжет мне в книгах не встречался. Чем-то напоминала она сказку «Морозко» - тоже в лесу девочки, только желания исполняла конская голова. С чем это можно связать: с легендой о Вещем Олеге или со сказкой о Крошечке-Хаврошечке, где родовой оберег-тотем – коровья голова?
Что помниться из услышанного? Было у Ивана две жены. Марину он очень любил. Но детей у них не было. Умерла она молодой. А вот вторая жена оставила ему сына Ваню, да дочку Мотю. На ноги их поставить не успела. Вот и пришлось Ивану посвататься к Ольге, которая и замужем не бывала, а сына уже потеряла. И у нее выбора большого не было. Падчерица Матрена была ей почти ровесницей. Да женские руки в доме всегда ценились. Хотица была далеко от ее родной деревни. Но когда в доме бывали ссоры, забирала она своих детей, да и убегала к родителям. А прадед очень любил дочерей, да и жену не бил, жалел. За детьми приезжал на телеге. Детей он вез домой, а жена уже за телегой пешком поспевала.
Жили они, видимо, неплохо. Дочек рожали почти каждый год. Стал Иван ставить новый дом. Матрена была уже в Петрограде. Дома вырос помощник – Иван. Но болезнь тут его подкосила. Похоронили прадеда к его первой любимой жене на борутинском кладбище и посадили на могиле сирень. После смерти прадеда поделили его наследство вдова и сын. Недостроенный дом продали. Остались жить в старом доме. Старшую дочь еще через год Ольга отправила в Петроград. Среднюю Александру молодой отдала замуж на свою родину в Лашино (Значит, ездили туда регулярно, связи с братом, с семьей не обрывались).
Иван же ,пасынок, пошел в первую в Кукует коммуну. Отвел туда и лошадь и корову. Там они и пропали. Интересно, что в коммуне не только вели общее хозяйство, но и жили все вместе. Готовили на всех коммунаров на большую семью. Так перестраивалась сельская родовая община в коммунистическую. Только скотина там и осталась. А коммуна преобразовалась в колхоз. Но недолго жил в колхозе Иван. Весельчак и балагур, по воспоминаниям он за анекдоты и пропал по доносу.
В 30-е годы ХХ века самая младшая дочь Ольги и Ивана уехала к сестрам в Ленинград. Ольга вновь вышла замуж. Но ее второй муж и сын его и пили и били ее. В это же время умирает Александра и ее муж. Двое дочерей Александры воспитываются государством. Иногда они бывали у теток (больше всего с ними возилась незамужняя тетка со стороны их отца). В Ленинграде же дочь Вера выходит замуж, но живет с мужем недолго: дед Петр погибает в финскую зимнюю войну. У бабушки Веры на руках остается 3-летняя дочка Валентина. Почти вся семья вновь собирается в Хотице уже летом 1941 года.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Ответ: "Очерк жизни крестьянского рода с реки Пчёвжи" опубликован на нашем сайте. Это был его черновой вариант, тоже весьма интересный. Я подумал, что они друг друга дополняют, - и открыл эту запись для глаз посетителей. 29.08.2012
|
